Неточные совпадения
Он прикинул воображением места, куда он мог бы ехать. «Клуб? партия безика, шампанское с Игнатовым? Нет, не поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan. Нет, надоело. Вот именно за то я люблю Щербацких, что сам
лучше делаюсь. Поеду домой». Он прошел прямо в свой
номер у Дюссо, велел подать себе ужинать и потом, раздевшись, только успел положить голову на подушку, заснул крепким и спокойным, как всегда, сном.
— Действительно, тесновато, — всхлопотался он, — но я к этим
номерам привык, да и хозяин здешний
хороший, справедливый человек. Хочешь, я соседний
номер велю отворить, тогда у нас будут две комнаты, вместо одной.
Отыскивая «Колокол», я случайно узнал от М. А., что здесь мой сибирский
хороший знакомец Шумахер. Она тотчас послала ему сказать, что я приехал; к чаю он явился с
номером, где то, что мне нужно…
Читаю на русском перевод «Хижины дяди Тома» при первом
номере «Современника». Перевод «Русского вестника»
лучше, но хорошо, что и этот выдан вдруг сполна. Там публика должна ждать несколько месяцев. Я думаю, помещики и помещицы некоторые увидят, что кивают на Петра. [То есть русские издатели романа Бичер-Стоу имеют в виду отечественных помещиков-крепостников.]
Он хотел вечер
лучше просидеть у себя в
номере, чтобы пособраться несколько с своими мыслями и чувствами; но только что он поприлег на свою постель, как раздались тяжелые шаги, и вошел к нему курьер и подал щегольской из веленевой бумаги конверт, в который вложена была, тоже на веленевой бумаге и щегольским почерком написанная, записка: «Всеволод Никандрыч Плавин, свидетельствуя свое почтение Павлу Михайловичу Вихрову, просит пожаловать к нему в одиннадцать часов утра для объяснения по делам службы».
И теперь, с гримасами отвращения прихлебывая черную, крепкую горькую бурду, подпоручик глубоко задумался над своим положением. «Гм… во-первых, как явиться без подарка? Конфеты или перчатки? Впрочем, неизвестно, какой
номер она носит. Конфеты?
Лучше бы всего духи: конфеты здесь отвратительные… Веер? Гм!.. Да, конечно,
лучше духи. Она любит Эссбуке. Потом расходы на пикнике: извозчик туда и обратно, скажем — пять, на чай Степану — ррубль! Да-с, господин подпоручик Ромашов, без десяти рублей вам не обойтись».
— Нет,
лучше у вас, в вашем
номере.
Выпив
хороший графин водки, Гордей Евстратыч уснул тут же в
номере, положив голову на стол.
В надворном флигеле жили служащие, старушки на пенсии с моськами и болонками и мелкие актеры казенных театров. В главном же доме тоже десятилетиями квартировали учителя, профессора, адвокаты, более крупные служащие и чиновники. Так, помню, там жили профессор-гинеколог Шатерников, известный детский врач В.Ф. Томас, сотрудник «Русских ведомостей» доктор В.А. Воробьев. Тихие были
номера. Жили скромно. Кто готовил на керосинке, кто брал готовые очень дешевые и очень
хорошие обеды из кухни при
номерах.
Жил я в это время на Тверской, в
хороших меблированных комнатах «Англия», в доме Шаблыкина, рядом с Английским клубом, занимая довольно большой перегороженный
номер. У меня в это время пребывал спившийся с кругу, бесквартирный поэт Андреев, печатавший недурные стихи в журналах под псевдонимом Рамзай-Соколий.
— Меня и не извольте мешать! Рекомендовал! Приведете там, да на служащих валить! Ишь ты, за полицией… Вы и
номеров не извольте срамить!.. А
лучше убирайтесь отсюда подобру-поздорову, пока целы, — дерзко ответил коридорный и хлопнул дверью…
— Что это с тобой, Потапыч? — спросил с беспокойством Тит, когда я вошел в
номер. — На тебе нет лица… И ты весь дрожишь… Ах, Потапыч, Потапыч, напрасно, видно, храбрился… На, вот, выпей чаю… Или, постой, я заварю
лучше липового цвету… Вот, пей… Теперь раздевайся, сними сапоги, ляг в постель… Да что это тебя так расстроило?
Аркадина. Ах, что может быть скучнее этой вот милой деревенской скуки! Жарко, тихо, никто ничего не делает, все философствуют… Хорошо с вами, друзья, приятно вас слушать, но… сидеть у себя в
номере и учить роль — куда
лучше!
— Et bien, monsieur Arbousoff? [Ну как, господин Арбузов? (фр.)] — сказала Генриетта, ласково улыбаясь и протягивая из-под бурнуса обнаженную, тонкую, но сильную и красивую руку. — Как вам нравятся наши новые костюмы? Это идея моего Антонио. Вы придете на манеж смотреть наш
номер? Пожалуйста, приходите. У вас
хороший глаз, и вы мне приносите удачу.
Огнев поглядывал на открытую голову и платок Верочки, и в душе его один за другим воскресали весенние и летние дни; то было время, когда вдали от своего серого петербургского
номера, наслаждаясь ласками
хороших людей, природой и любимым трудом, не успевал он замечать, как утренние зори сменялись вечерними и как один за другим, пророча конец лета, переставали петь сначала соловей, потом перепел, а немного позже коростель…
Евдокия Антоновна. Ах, мне так совестно, Григорий Иванович, я так убита! Какая глупая девчонка! (Соображая.) Ах, вот что, Григорий Иванович: тут в
номерах есть у нас
хороший знакомый, студент. Такой славный мальчик…
И у всех будущее это представлялось светлым и
хорошим, даже у того мальчика из одиннадцатой палаты, который однажды утром был перенесен сторожами в отдельный
номер, а затем неведомо куда исчез — «выписался», как говорили няньки.
— Ведь он
хороший малый, — говорили они полуискренно, так как и за глаза не решались говорить о Толкачеве правду и не решались думать ее. И только один Каруев одобрил Чистякова и почти перестал бывать в шестьдесят четвертом
номере.
Но Чистяков не пошел к своим; он отправился в свой
номер, сел на подоконник, как Райко, и стал смотреть на небо, на котором он прочел сегодня что-то
хорошее. Все так же таинственно и молчаливо неслись гигантские белые птицы, и между ними чернело провалами бездонное небо, но чужд и холоден был теперь этот счастливый полет, и ничего не говорил он задумавшемуся человеку.
Бывал в шестьдесят четвертом
номере студент Каруев, всегда ровный, всегда веселый и слегка высокомерный. При нем все несколько менялось: пелись только
хорошие песни, никто не дразнил Райко, и силач Толкачев, не знавший границ ни в наглости, ни в раболепстве, услужливо помогал ему надевать пальто. А Каруев иногда умышленно забывал поздороваться с ним и заставлял его делать фокусы, как ученую собаку...
Несколько дней спустя, во время того же
номера Ольги, когда с лошади снимали седло и уздечку для вольного галопа, один из клоунов, кто — не помню [Козлов. Отличный дрессировщик, добрый, смелый человек и
хороший товарищ. На эту дурацкую выходку он, не поняв каламбура, был подстрекнут Г., тогдашним киевским львом. (Примеч. А. И. Куприна.)], обратился к публике со следующей репризой...
Номер хороший, удобный, по возможности чистый, но главное — в одном коридоре с
номером Веденеева.
Знаете что, девицы и вдовы? Не выходите вы замуж за этих артистов! «Цур им и пек, этим артистам!», как говорят хохлы.
Лучше, девицы и вдовы, жить где-нибудь в табачной лавочке или продавать гусей на базаре, чем жить в самом лучшем
номере «Ядовитого лебедя», с самым лучшим протеже графа Барабанта-Алимонда.
— Да и вам
лучше… Какое удовольствие!.. И нам-то с этими самоубийствами житья нет. Верьте слову… Хозяева меблированных комнат обижаются чрезвычайно. Приедет с железной дороги как следует,
номер возьмет, спросит порцию чаю… А там и выламывай двери. Ночью и натворит безобразия. Или опять в банях, или в
номерах для приезжающих. Спервоначалу пройдется насчет женского пола…
— Гм!.. Не женат… — проговорила она в раздумье. — Гм!.. Лиля и Мила, не сидите у окна — сквозит! Как жаль! Молодой человек и так себя распустил! А всё отчего? Влияния
хорошего нет! Нет матери, которая бы… Не женат? Ну, вот… так и есть… Пожалуйста, будьте так добры, — продолжала полковница мягко, подумав, — сходите к нему и от моего имени попросите, чтобы он… воздержался от выражений… Скажите: полковница Нашатырина просила… С дочерями, скажите, в 47-м
номере живет… из своего имения приехала…
— Да нешто выкуришь этакого? Задолжал за три месяца, уж мы и денег не просим, уходи только, сделай милость… Мировой присудил ему
номер очистить, а он и на апелляцию и на кассацию, да так и тянет… Горе да и только! Господи, а человек-то какой! Молодой, красивый, умственный… Когда не выпивши,
лучше и человека не надо. Намедни пьян не был и весь день родителям письма писал.
— Я, братец ты мой, еще
лучше случай знаю, — донесся хриплый бас из соседнего
номера.
Лучше же всего окончание
номера. Виньетка, а за нею с буквальною точностью следует...
Когда ямщик выносил мой чемодан, вошел послушник с
хорошим насмешливым лицом, чтобы подмести в
номере. Александр Иваныч как-то заторопился, сконфузился и робко спросил у него...
Не далее как на аршин от меня лежал скиталец; за стенами в
номерах и во дворе, около телег, среди богомольцев не одна сотня таких же скитальцев ожидала утра, а еще дальше, если суметь представить себе всю русскую землю, какое множество таких же перекати-поле, ища где
лучше, шагало теперь по большим и проселочным дорогам или, в ожидании рассвета, дремало в постоялых дворах, корчмах, гостиницах, на траве под небом…
— Да ты не жантильничай! Я себе никогда не прощу, если ты, поживя здесь в Петербурге, уедешь, оставшись для меня таким же сфинксом, как и в первый день. Я понимаю, что все
хорошие слова о возрождении женщины будут до тех пор словами, пока мы, бабы, хоть сколько-нибудь не сольемся с вашими целями. А ты ведь у меня первый
номер в мужчинах!
Он и вошедши к себе в
номер не решил этого вопроса, разделся и лег в постель… Нравственное утомление дня и
хороший моцион, сделанный им, совершили то, что спустя полчаса он уже спал крепким сном.